295_p1785_D6_8904

потенциалом жизни – эти характеристики Шмидта легли в основу образов Юрия Живаго и Христа в представлении Пастернака. Лейтенант Шмидт как сверхчеловек христианского подвига становится предтечей типологического ряда художественных образов писателя.

* * *

Аксиологический «ключ» к истории в свете ФЖ – это соединение актуальной и вневременной трактовки событий. С одной стороны, изображение революции Пастернаком во многом отвечает тенденциям того времени: стихийная сила революции как необратимый и неизбежный исторический процесс, контрастность изображения, массовые сцены и т. д. Но, с другой стороны, Пастернак не искал нравственного оправдания революции. Лирико-индивидуальное начало в поэмах помешало выстроить образ революции «объективно», как того требовал канон. Пастернак дал личностно-эпическую трактовку. У него революция – это не просто стихия, равносильная природной, которая в единый миг преобразует пространство и время и, уничтожая бывшее, расчищает место для совершенно нового. Для поэта революция – это стихия, существующая во времени, она обладает исторической преемственностью, собственной волей и подчиняется своим законам, которые не может понять человек, а потому для него она иррациональное проявление бытийной силы. Она находится вне нравственных оценок.

Революция – творящая и уничтожающая стихия, прекрасная и ужасная, пугающая и манящая одновременно. Ее антагонистические начала передаются в поэмах с помощью различных художественных средств: образов, антитез, композиции. Акцент сделан на выстраивании пространственно-временного континуума в поэмах. Взаимоотношение пространства и времени раскрывается таким образом, что антитеза физического времени и физического пространства, художественно выраженная в поэме, преображается в их метафизическую целостность, соединяясь в образе революции.

151

В момент написания поэм Пастернаком в нем преобладало ницшеанское понимание жизни и революции как очистительной стихии, оставляющей на плаву лишь самых сильных и достойных людей. Сильных не за счет других, что является «нормой» в ницшеанской философии, а для других, согласно христианскому пониманию. С этим представлением связана тема героической жертвы и идея трагической «свободной предопределенности» своего жизненного пути. Лейтенант Шмидт, в чьем образе воплотились эти философские воззрения, во многом предопределил черты будущих героев произведений Пастернака.

Следует акцентировать внимание на том, что в рассмотренных поэмах представлена первая русская революция 1905 года, которую Пастернак оправдал, показав ее как жертву, а не как победительницу. Революция как воплощение стихии, заряженной жизненной силой и энергией, раскрывается и в книге «СМЖ», вдохновленной событиями лета 1917 года. Но Октябрьская революция вызывает у Пастернака уже другие ассоциации, что выражено в стихотворении «Русская революция» (1918 г.): «Теперь ты – бунт. Теперь ты – топки полыханье. // И чад в котельной, где на головы котлов // Пред взрывом плещет ад Балтийскою лоханью // Людскую кровь, мозги и пья-

ный флотский блев». Очарование надеждами			перешло
в отчаяние. Эта эволюция	отразилась	в	романе
«Доктор Живаго». Юрий Живаго также приходит				от
зачарованности революцией,	от надежд,	которые		он

с ней связывал, к разуверению, пониманию бессмысленности жестокости и к ее осуждению. Он не может закрыть глаза на насилие, видит, что социальное устройство далеко от тех идеалов, к которым стремились, а потому не в силах оправдать революцию ни с нравственной, ни с социальной, ни с философской точки зрения. Но главная причина, по которой революция не может быть принята Юрием Живаго, – противостояние революции жизни.

Так кардинально меняется позиция отождествления революции со стихией бытия на их противопоставление. Пастернак приходит к выводу, что рево-

152

люция не может дать чувства бессмертия как освобождения стихии жизни, она отнимает жизнь. Таким образом, в 20-х годах революция отождествлялась со всепобеждающим временем – одной из сил бытия – а время было ценностно переживаемой стихией. Акцент на бессмертии у позднего Пастернака поставил под сомнение правоту «социального» времени и революции вместе с ним.

Итак, философия жизни Б. Пастернака парадоксальна и очень конкретна в своем аксиологическом воплощении. Аксиология его творчества выстраивается сквозь призму витальности, но не в грубо телесном ее воплощении, а в смысловом выражении жизненной силы. В свете такого понимания категории бытия – время и пространство – обретают ценностные характеристики, становясь участниками истории, а ценность человеческой жизни уступает императиву героической жертвы. Этика не может быть универсальным ключом к постижению амбивалентных явлений, но становится основанием переоценки событий в ином временном контексте. Имманентное содержание бытийного времени составляет воля к бессмертию, которая является аксиологической доминантой в личном существовании.

153

Глава 4

Воплощение философии жизни

в романе «Доктор Живаго»

Квинтэссенцией философии жизни Бориса Пастернака стал роман «Доктор Живаго». В нем сошлись воедино творческие, нравственные, историософские взгляды художника. Цель данной главы – рассмотреть идейные и художествен-

ные основания единства романа и доказать обусловленность этого единства философией жизни.

4.1. Идея бессмертия в контексте реальной истории

Утверждение жизни в романе «Доктор Живаго» [далее по тексту – «ДЖ»] заявлено уже в заглавии

– в имени главного героя. Пастернак долго размышлял над ним: были варианты Живульт, Пурвит (от французского pour vie – ради жизни), но в итоге фамилию Юрия Андреевича Живаго Пастернак взял из Евангелия, где сказано об Иисусе: «Ты – Христос, Сын Бога Живаго» (Матф. 16:16). «Живаго» – это старославянская форма слова «живой» (Бога Живого). Живой, то есть вживе явившийся, поэтому и сам Живаго – это живой носитель божественной идеи, человек, чей жизненный путь олицетворяет идею творческого бессмертия. Не случайно одним из первоначальных вариантов заглавия «ДЖ» был вариант «Смерти не будет».

О. Фрейденберг писала Пастернаку о «Докторе Живаго»: «Это особый вариант книги Бытия <…> Мне представляется, что ты боишься смерти, что этим все объясняется – твоя страстная бессмертность, которую ты строишь, как кровное свое дело…» [8,

154

с. 603]. Что же подразумевалось под этой «страстной бессмертностью»? Если попытаться вывести условную формулу бессмертия по Пастернаку, вернее всего обратиться к словам расстриженного священника Н. Н. Веденяпина, дяди Юрия Живаго, который гово-

рит, что бессмертие – это «другое имя жизни» [IV, с. 12]. Жизнь, понимаемая Пастернаком как онтологическая основа сущего, благодаря которой мир держится в равновесии и гармонии, является той центробежной силой, которая соединяет философское содержание романа и стихов к нему: вопросы личности, Бога, искусства, истории, бессмертия…

Проблема бессмертия в христианстве решается как бессмертие души в Боге, преображение существования. Эту истину принес Христос как откровение: «Истинно говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Сына Человеческого, грядущего в Царствии Своем» (Матф. 16:28), – и повторил на кресте («ныне же будешь со Мною в раю», Лук. 23:43). В грядущем Апокалипсисе исчезнет само Время. Философ-мистик Н. Фёдоров проповедовал физическое бессмертие, т. е. победу над смертью во имя исполнения религиоз- но-нравственного долга почитания отцов, как осуществление Божьей воли в истории человечества. Время земное как история тем самым обретало телеологический смысл и направление (см. «Философию общего дела» Н. Фёдорова, 1906, 1913). ФЖ как внерелигиозное направление мысли решает вопрос бессмертия не мистически и не метафизически, время входит в жизнь как имманентная и неуничтожимая характеристика. Потому и бессмертие трактуется процессуально: если жизнь есть выражение онтологической воли, силы, энергии, то она бесконечна, неуничтожима и реализуется в единстве метаморфоз

– это и есть бессмертие.

Ф. Ницше определял сущность бессмертия в движении, развитии, стремлении: «Подлинное, реально существующее бессмертие – бессмертие движения:

155

что некогда приводило в движение, то включено и увековечено в общем союзе всего сущего, как насекомое в янтаре» («Человеческое, слишком человече-

ское», 1878 [91, т. 1, с. 347]). Сама жизнь зада-

ла первоначальный импульс всему существующему, и этот импульс стал «пружиной» самореализации для всего живого. Жизнь – начало объединяющее, а потому неизбежно возникает связь прошлого, настоящего и будущего, связь времен и поколений, всего живущего и стремящегося к чему-либо. Жизнь и есть условие бессмертия как общего процесса.

У Пастернака бессмертие менее окрашено процессуальными характеристиками. Это в большей мере состояние мира, его переживание как общего бытия. «Эту беззаботность придавало ощущение связности человеческих существований, уверенность в их переходе одного в другое, чувство счастья по поводу того, что все происходящее совершается не только на земле, в которую закапывают мертвых, а еще в чем-то другом, в том, что одни называют царством Божиим, а другие историей, а третьи еще какнибудь» [IV, с. 15–16], – слова Юрия Живаго описывают чувство, возникшее от ощущения единой всеобщей жизни, которая стихийным потоком охватывает все вокруг. В лирике Пастернака это чувство присутствует постоянно: «Ведь жизнь, как кровь, до облака пунцового // Пожаром вьюги озаряясь, хле-

стала!» («Болезнь», 1916–1922); «Я брошен в жизнь, в потоке дней // Катящую потоки рода» («Пока мы по Кавказу лазаем», 1931) и др. (курсив наш. – Ю. Б.). Осмысление бессмертия как преемственности (по Ницше) включается в идею Пастернака о бессмертии как бытийном состоянии. Пережить это чувство герою позволяет «связность человеческих существований, уверенность в их переходе одного в другое». Это не что иное, как «существованья ткань сквозная» («Пока мы по Кавказу лазаем», 1931). «Все время одна и та же необъятно тождественная жизнь наполняет вселенную и ежечасно обновляется в неисчислимых сочетаниях и превращени-

156

ях. Вы опасаетесь, воскреснете ли вы, а вы уже воскресли, когда родились, и этого не заметили» [IV, с. 69], – скажет герой романа «Доктор Живаго». Бессмертие открывается в здесь и сейчас конкретной жизни.

Идея бессмертия как включенности в общий поток бытия разрабатывалась Пастернаком еще в докладе «Символизм и бессмертие» (1913). Здесь утверждается, что восприятие мира характеризуется субъективностью, благодаря которой мир предстает не таким, какой он есть. Но Пастернак видел в этой субъективности не индивидуальное качество каждого отдельного человека, а качество «родовое, сверхличное», как он сам отмечал в очерке «Люди и положения» [III, с. 319]. Доля этой субъективности остается от каждого человека, когда он умирает; каждый включается в общую историю человеческого существования. Мысль о всеобщей, а не индивидуальной природе существования близка идеям Шопенгауэра, для которого «бессмертна только жизнь природы, но ей безразличен индивид, ей интересен лишь род» [15, с. 301].

Родовое и субъективное не вступали у Пастернака в противоречие, «родовая субъективность» [III, с. 319] в его понимании преодолевала свою оксюморонную, антиномичную природу. Основная же мысль доклада заключалась в том, что эту неумирающую «родовую субъективность» Пастернак воспринял как «главное содержание искусства» [III, с. 319]. Так в художественно-философской системе поэта разрешается драма индивидуализма.

Ощущение рода, а следовательно и бессмертия, реализуется через восприятие тождественности себя с остальным миром, с другими людьми (т. е. с проявлениями воли либо субъективности). Особой силой сцепления существований обладает история. Повтор одной и той же сущности, по-разному проявляющейся

вотдельные исторические эпохи, поэт иллюстрирует

встатье «Несколько положений» (1918, 1922), где, рассуждая об искусстве вообще и об искусстве пе-

157

ревода в частности, он проводит параллель между «девочкой по имени Мэри Стюарт» [V, с. 25], А. Ч. Суинберном, английским поэтом, автором драматической трилогии о Марии Стюарт, и самим собой в тот момент, когда взялся за перевод первой части трилогии Суинберна. Поэта восхищает единство настроения бытия, которое передается всем трем участникам этого бытийного процесса в определенный исторический момент. И эту преемственность, тождественность истории он прежде всего видит в искусстве, для него это чудо заключается «в единстве и тождественности жизни этих троих и целого множества прочих (свидетелей и очевидцев трех эпох, лиц биографии, читателей) – в заправдашнем октябре неизвестно какого года, который гудит, слепнет и сипнет там, за окном, под горой, в… искусстве» [V, с. 26]. Искусство включено в общий процесс мироздания, это проявление всеединства, объединяющих сил жизни: творчество соединяет судьбы, поколения, эпохи.

ФЖ создавала онтологическую картину мира вне божественного присутствия (в каноническом представлении), но во власти жизненного начала. Ее развитие было направлено на поиск общей формулы духовно-телесного существования человека и социума. С этим связано и ее представление о бессмертии (у Ницше, Шопенгауэра и др.). Б. Пастернак на раннем этапе становления своего миропонимания тоже выстраивал свое художественно-философское мировоззрение вне религиозного обоснования. Позднее, следуя идее сверхчеловеческого как самопреодоления, он обращается к христианскому завету любви ко всему миру. Соединение ФЖ с христианством (не каноническим, а переосмысленным поэтом) выльется в самостоятельную историософскую концепцию, высказанную в романе «ДЖ».

Буквально с первых страниц романа обозначается философская позиция писателя, озвученная Николаем Николаевичем Веденяпиным (дядей Юрия Живаго, расстриженным по собственному прошению священни-

158

ком – сделавшим выбор между религией и жизнью в пользу последней). Он говорит о том, что человек живет «в истории и что в нынешнем понимании она основана Христом, что Евангелие есть ее обоснование» [IV, с. 12–13]. Главными двигателями истории, по убеждению Веденяпина, являются «любовь к ближнему», «идея свободной личности и идея жизни как жертвы» [IV, с. 13]. Пастернак выделяет в христианском миропонимании (представленном через героя) моменты, наиболее близкие его философии жизни, которая также строится на понятиях любви, свободы и жизни как жертвы. Веденяпин утверждает телеологическое содержание истории и освященность

еезаветами христианства, но он не раскрывает

смысл жертвы. Это предстоит	сделать доктору Живаго
– отдаться потоку событий	как живой истории во

имя их постижения изнутри, в страдании, заблуждениях и очищении в творчестве. Так, жертве истории отводится роль судьи над ней, подобно роли Христа по отношению к человечеству.

Система персонажей романа формируется через их отношение к истории. Не случайно многие из главных героев преподают историю: Лара была учительницей истории, ее муж Антипов преподавал древнюю историю и латынь, Дудоров стал преподавателем кафедры русской и всеобщей истории, на историческом факультете он познакомился с Христиной, Гордон получает классическое философскоисторическое образование. Все личные перипетии судьбы вписаны в общий ход истории, и каждый из героев это осознавал. Их судьба была предопределена тем, как они понимали историю и какую роль отводили в ней себе. Все внутренние искания разворачиваются на фоне грандиозных исторических событий, которыми была насыщена первая половина XX века. Хронология романа охватывает период с 1902– 1903 гг. по 1948–1953 гг. Исторические контрапункты, связанные с переменами в сознании героев, с изменениями в их судьбе, прописаны в романе очень четко: первая русская революция – Первая мировая

159

война – Октябрь 1917 года – гражданская война – НЭП

– Великая Отечественная война – послевоенное время (преддверие «оттепели»). Образ героя времени воплощается в двух ипостасях: это либо человек, обретающий свободу через сопричастность общему потоку жизни, либо человек, пытающийся обрести свободу через преодоление-отрицание хода истории. В этой полярной системе оценивается и сама революция – единственное историческое событие, которому дается именно нравственная оценка.

Юрий Живаго проходит путь от восхищения силой революции 1905 года к полному разочарованию и отрицанию революции 1917 года, повторяя духовный путь самого Пастернака. Первая русская революция ассоциировалась у героя с жизненным началом, единящим и освежающим. Она стала для него олицетворением свободы духа каждого человека, воплотила своего рода новое религиозное сознание, заключающееся в наглядном доказательстве единства всеобщего существования. Живаго представлял историю «наподобие жизни растительного царства»: «Лес не передвигается, мы не можем его накрыть, подстеречь за переменою места. Мы всегда застаем его в неподвижности. И в такой же неподвижности застигаем мы вечно растущую, вечно меняющуюся, неуследимую в своих превращениях жизнь общества, исто-

рию.	<…> Истории никто не	делает, ее не видно,
как	нельзя увидать, как	трава растет» [IV,

с. 451–452].

Революция как органическое начало жизни заражала восхищением героя, он чувствовал ее во всем. Тогда он мог видеть, как «сошлись и собеседуют звезды и деревья, философствуют ночные цветы, и митингуют каменные здания» [IV, с. 145]. Впечатления от совершающейся истории смешиваются с восприятием природы, существования в целом. Первая революция стала воплощением силы, поэтому так восхищала героя (и Пастернака): «Так хочется быть частью общего одушевления!» [IV, с. 146]. Революция как «море жизни» [IV, с. 146] была творчески

160